Тогда же, в один из дней, Капитан Алатристе получил приказ явиться в штабной шатёр полковника дона Педро де ла Дага. Он
прибыл туда, когда солнце уже клонилось к плоскому горизонту. Огороженная дамбами пойма окрасилась багряными лучами
заходящего солнца. Вдали виднелись чёткие силуэты ветряных мельниц и рощицы, тянувшиеся вдоль болот на северо-востоке.
По такому случаю Алатристе постарался привести себя в порядок: надел колет из бычьей кожи, скрывавший латанную-перелатанную
рубаху, ещё раз почистил и без того сверкавшее блеском оружие, смазал жиром портупею. Он вошёл в шатёр, держа в одной
руке свою видавшую виды шляпу и, положив другую на эфес шпаги, не произнеся ни слова, застыл по стойке смирно, ожидая,
когда дон Педро де ла Дага, беседовавший с офицерами, среди которых был и капитан Брагадо, удостоит его своим вниманием.
– А вот и он, – сказал дон Педро.
При этих словах Алатристе не выказал ни малейшего любопытства, ни беспокойства, однако от его внимательного взгляда не
ускользнула еле заметная ободряющая улыбка, которую Брагадо адресовал ему из-за спины полковника. Кроме дона Педро в шатре
было ещё четверо, и всех он знал в лицо: дон Эрнан Торальба, капитан другой роты, начальник штаба Идьакес, а также два
молодых дворянина из так называемых гусманов – молодых аристократов, околачивающихся при штабе. Эти служили не ради денег,
а ради славы или, что вернее, ради репутации боевых офицеров, чтобы по возвращению в Испанию, используя дружеские и семейные
связи, устроиться на тёплое местечко. Офицеры вели беседу, держа в руках хрустальные бокалы с вином, бутылки которого стояли
тут же на заваленном штабными картами и книгами столе. Хрустальных бокалов Алатристе не видел со времени взятия и
разграбления Аудкерка. "Пастухам – привал, овечке – вертел", – вспомнилась Алатристе старая присказка. – Не к добру всё
это. Тем более, "привал" ещё и с вином.
– Не хотите выпить?
Живодёр скривился в подобии любезной улыбки, широким жестом указав на бутылки и бокалы.
– Десертный "Педро Хименес", – добавил он, – только что из Малаги.
Алатристе незаметно сглотнул слюну. В обед он и его товарищи угощались хлебом с постным маслом (судя по вкусу, видимо,
из репы), запивая это грязной водой, – обычные окопные деликатесы. – Да, каждому свое, – подумал Алатристе. – Пожалуй,
панибратство тут будет ни к чему. Гусь свинье не товарищ.
– С Вашего позволения, как-нибудь в другой раз, Ваше превосходительство, – сказал он.
Говоря это, он вытянулся, чтобы его слова не прозвучали непочтительно. Полковник удивлённо поднял брови, но тут же повернулся
к нему спиной, как бы возвращаясь к изучению карт на столе. Молодые хлыщи с любопытством разглядывали Алатристе с головы
до ног. Что касается Кармело Брагадо, который вместе с капитаном Торральбой скромно стоял за спиной начальства, то его
улыбка сначала стала шире, но тут же погасла, едва слово взял начальник штаба. Рамиро Идьякес был старым служакой, с седеющими
усами и совсем седой коротко стриженной головой. На носу у него был шрам, который на самом кончике, казалось, делил его
пополам. То была память о взятии и разграблении Кале, что случилось в самом конце прошлого века, в царствование нашего
славного короля Филиппа Второго.
– Прислали вызов, – сказал он резким командным голосом, которым имел обыкновение изъясняться и вне строя. – Завтра утром.
Пять на пять, у ворот Больдюке.
В те времена это было в порядке вещей. Не довольствуясь обычным течением войны, противники иногда устраивали такие вот
бои, соревнуясь в браваде и бахвальстве, в которых на кон ставилась честь полка, а то и страны. Помнится, во времена
императора Карла Великого, тот, на потеху всей Европе, вызвал на поединок своего противника Франциска I, но француз,
после долгих колебаний, вызов отклонил. Но всё же, История предъявила свой счёт лягушатнику, когда в битве при Павии
ему пришлось наблюдать разгром своего войска, состоявшего из цвета французского дворянства, а сам он, выбитый из седла,
вынужден был сдаться в плен, когда Хуан де Урбьета из Эрнани, приставил ему шпагу к горлу.
Повисла небольшая пауза. Алатристе, сохраняя невозмутимый вид, ждал, что ещё ему соизволят сообщить. Наконец, заговорил
один из молодых франтов.
– Вчера этот вызов громко, с большой помпой, огласили два самодовольных голландских джентльмена из Бреды… По-видимому,
кто-то из наших солдат подстрелил какую-то важную шишку в их окопах. Они предлагают поединок в чистом поле: времени на
всё – час, пять на пять, каждый с двумя пистолетами и шпагой. Мы, разумеется, вызов приняли.
– Разумеется, – повторил второй хлыщ.
– Итальянцы из Латарского полка предлагают послать кого-нибудь из них, но было принято решение, что идти должны испанцы.
– А кто же ещё, – поддакнул второй.
Алатристе медленно смерил их взглядом. Первому, тому, кто говорил, было, наверное, лет тридцать, его одежда выдавала
знатное происхождение: сафьяновая портупея шпаги из толедской стали была обшита золотом. Несмотря на походные условия,
усы у него были изящно закручены. Вид у него был угрюмый и высокомерный. Второй был помоложе, ниже ростом, но пошире в
плечах; одет он был на итальянский манер: бархатный колет с атласными вставками, на плечи была накинута шикарная пелерина
с брюссельскими кружевами. На красных перевязях у обоих красовались золочёные кисти, на ногах – сапоги из хорошей кожи
и со шпорами. Да, не то, что у Алатристе: его сапоги до того прохудились, что приходилось ступни заворачивать в тряпки,
чтобы не выглядывали голые пальцы. Оба, наверняка, пользовались особым расположением полковника, который в свою очередь
через них налаживал связи в Брюсселе и Мадриде. Не зря же они так любезны друг с другом – сразу видно: одного поля ягодки.
По имени он знал только первого: дон Карлос дель Арко, родом из Бургоса, сын какого-то маркиза или что-то вроде этого.
Он видел его пару раз в бою, и тот выглядел молодцом.
– Дон Луис де Бобадилья и я – это двое, – продолжил тот. – Нам не хватает ещё трёх смельчаков, чтобы набрать команду.
– Только одного, – поправил начальник штаба. – Я думаю добавить к этим господам Педро Мартина, храбреца из роты капитана
Гомеса Коломы. А четвёртым, возможно, будет Эгилус из роты дона Эрнана Торальбы.
– Хорошая команда, чтобы задать жару голландцам, – заметил дон Карлос.
Алатристе выслушал всё это молча. Он знал Мартина и Эгилиса – оба опытные, надёжные солдаты, эти не подведут, когда дойдёт
до дела. Ни один, ни другой точно обедни не испортит.
– Вы будете пятым, – заключил дон Карлос дель Арко.
Алатристе нахмурился. Он по-прежнему стоял, не двигаясь, держа в одной руке шляпу, другая рука – на эфесе шпаги. Ему не
нравился тон этого аристократишки и, что тот уже всё за него решил. В особенности потому, что этот дон Карлос был всё
же не офицером, а так, не понятно кем. Не нравились ему и золочёные кисти на его красной перевязи, а также самодовольный
вид этого маркизова сынка с тугим кошельком. Не нравилось ему также и то, что его непосредственный командир, капитан
Брагадо, молчал, как будто воды в рот набрал. Брагадо был хорошим воякой и, к тому же, имел дипломатическую жилку, что
и позволило ему сделать карьеру. Но Диего Алатристе-и-Тенорио не нравилось получать приказы от заносчивых хлыщей, какими
бы героями они себя ни выставляли, – а хоть бы и были на самом деле, – даже если те пьют из хрустальных бокалов с самим
полковником. Поэтому, хотя Алатристе был, пожалуй, и не против такого предложения, он медлил с ответом.
Дель Арко истолковал это по-своему.
– Разумеется, – сказал он презрительно, – если вы считаете дело слишком рискованным…
Он многозначительно оглядел присутствующих, а его товарищ заулыбался.
Алатристе, не обращая внимания на предостерегающие взгляды капитана Брагадо из-за спин начальства, снял руку с эфеса
шпаги и медленно погладил усы, стараясь унять приступ охватившей его ярости, от которой медленно и ритмично застучала в
висках кровь. Он пристально посмотрел сначала на одного франта, потом на другого. Так как молчание затянулось, полковник,
склонившийся над картами, и всем своим видом показывавший, что всё происходящее его не касается, обернулся и взглянул на
него. Но Алатристе уже повернулся к Кармело Брагадо.
– Я так понимаю, что это ваш приказ, господин капитан?
Брагадо медленно почесал затылок и взглянул на начальника штаба, который с яростью смотрел на молодых франтов. Но тут
взял слово сам дон Педро де ла Дага:
– В таких делах действуют не по приказам, – сказал он с явной досадой. – Тут каждый поступает так, как ему велит честь.
Алатристе при этих словах побледнел, а его правая рука снова сжала эфес шпаги. Брагадо умоляюще посмотрел на него: вынуть
шпагу из ножен хотя бы на дюйм значило сунуть голову в петлю. Но Алатристе сейчас занимали совсем другие мысли.
Он уже хладнокровно просчитывал свои действия: успеет ли он, нанеся удар полковнику, повернуться лицом к этим хлыщам.
Возможно, он успеет проткнуть одного из них – лучше бы, конечно, этого Карлоса дель Арко, – прежде, чем его самого
прикончат как собаку Идьякес и Брагадо.
Начальник штаба прокашлялся, он был явно раздосадован. Только ему, по званию и по должности, дозволялось возражать Живодёру.
Он знал Алатристе ещё с тех пор, как более двадцати лет назад, когда тот был ещё совсем мальчишкой, а сам он юношей с едва
пробивавшимися усами, в Амьене совершили они в составе роты капитана дона Диего де Вильялобоса вылазку из равелина Монтрекурт,
и за четыре часа, прорвавшись через вражеские артиллерийские позиции, в рукопашной перебили восемьсот французов в их окопах,
потеряв при этом семьдесят своих товарищей. Неплохой баланс, чёрт побери: одиннадцать лягушатников на брата и ещё тридцать
в придачу, если я ещё помню арифметику.
– При всём уважении к Вашему превосходительству, – сказал Идьякес, – должен сказать, что Алатристе – старый солдат. Всем
известна его незапятнанная репутация. Я уверен, что…
Полковник раздражённо махнул рукой.
– Репутация не даётся пожизненно.
– Диего Алатристе – хороший солдат, – рискнул, наконец, вставить слово и капитан Брагадо, очевидно устыдившись своего
молчания.
Дон Педро прервал его, снова махнув рукой.
– Любой хороший солдат, – а в моём полку таких не мало, – дал бы руку на отсечение, чтобы только оказаться завтра у
ворот Больдюке.
Диего Алатристе посмотрел полковнику прямо в глаза. Не громко, медленно, бесстрастным голосом, от которого повеяло холодом
клинка, что сжимали его пальцы, он произнёс:
– Обе мои руки мне нужны, чтобы выполнять свой долг перед королём, который мне платит,… когда платит. – Он замолчал, и
эта пауза показалась бесконечно долгой. – А что касается моей чести и моей репутации, то можете о них не беспокоиться,
Ваше превосходительство. Я сам о них позабочусь, и для этого я не нуждаюсь ни в каких поединках и ни в чьих-либо нравоучениях.
Полковник уставился на него, как будто хотел запомнить на всю жизнь. Было видно, что он мысленно повторяет всё, что только
что услышал, чтобы найти слово, интонацию или двойной смысл – хоть что-нибудь, что позволило бы ему отдать приказ набросить
петлю на ближайшее дерево. Это было так очевидно, что Алатристе, как будто невзначай, положил руку со шляпой на левое
бедро, поближе к рукоятке своего кинжала. "Если что, – думал он со спокойным безразличием, – кинжал ему в глотку, потом
выхватываю шпагу, а там как Бог даст. Или дьявол".
– Пусть возвращается в свой окоп, – произнёс наконец Живодёр.
Без сомнения, воспоминание о недавнем бунте охладило его пристрастие к петельным экзерсисам. Брагадо и Идьякес, от которых
не ускользнуло движение Алатристе, вздохнули с облегчением. Стараясь не выдать, что и у него гора с плеч свалилась, Алатристе
почтительно поклонился, развернулся и вышел из шатра. Оказавшись на свежем воздухе, он огляделся и, увидев немецких
стражников, подумал, что повернись всё немного по-другому, могли бы они сейчас вести его прямиком к ближайшему суку. Не
двигаясь, смотрел он на солнце, уже почти коснувшееся горизонта за плотинами, и его переполняла радостью мысль, что завтра
увидит и его восход. Затем надел шляпу и зашагал по направлению к брустверам, ведущим к равелину Сементерио.